Запись №44

ни о чем не спрашивает; мне снова обидно; ну да ладно). Наверное, именно по причине, описанной в скобках, я и взял с собой дневник. Взял и пишу. Толстяк, сидящий рядом, пару раз заглянул, но, похоже, решил, что я занимаюсь какими-то конспектами или чем-то подобным, интерес потерял. А зря, мог бы стать первым читателем. Хотя бы частичным. А может быть и увлекся бы. Ну да ладно.

Мы едем. Только сели, поэтому время у меня есть. До Тургеневской, можно спокойно писать. А далее снова. После пересадки. Пишу. Хотя в действительности писать не о чем. А вновь о том же не имеет смысла. Сюда пишу все, что на душе, а на душе одно и тоже. Я – музыкант. Я – рок-музыкант. Я рожден для этого. Это мое призвание. Это мой мир. Все. Эти мысли, словно песни, одна сменяя другую крутятся в одной и той же тональности... в минорной. А хочется мажора. Да такого, как был, можно сказать, весь этот год, когда мы собирались, говорили, мечтали и репетировали. Мы втроем. Или только мы с братом, когда не было Жало. А потом вдруг бац и все остановилось, и все - замерло. Застало в режиме «пауза». Словно все это была какая-то шутка, не в серьез. Пауза. Да, изображено то, что надо. Но оно остановилось. Стоп-кадр. «Давайте делать паузы в…». Нет, не хочу. И я боюсь (снова о страхе), что больше не запустится. Экзамены-экзамены-экзамены. А потом не запустится. Брат утверждает обратное моему. Я его. Кто из нас прав - неизвестно. Неизвестность пугает. Все. Вот и «Пауза». Во всем. Кроме того, что решено не нами.

Мы едем. Я еду и думаю. Думаю и еду. Так же, наверное, и все остальные, кто находится в этом вагоне, в соседних, и во всех остальных вагонах этого поезда, другого и сотни других. Все едут. Все думают. Все решают. Все отказываются. И верят. Кто и во что. Во что-то. А я, когда вижу все эти метрополитеновские лица, точнее даже не лица, судьбы, эти огромные бурлящие потоки судеб (я даже не беру часы пик — там вообще не разберешься), я про такое ни-туда-ни-сюда время, например, как сейчас 11:10 и лето, то есть, когда все уже давным-давно должны были добраться до своих рабочих и прочих мест, а скажем студенты и разного рода учащиеся еще вроде как на каникулах, то есть отдыхают, ну или с минимумом заездов, вроде нашего с братом – на консультацию или на экзамен. Что важно - обед еще не начался, а, следовательно, всевозможные конторы, больницы, поликлиники, школы, фабрики, заводы и сотни других учреждений, предприятий и фирм полностью укомплектованы своими работниками и полноценно функционируют. Более того, наверху, так сказать, «под небом голубым» тянутся зловонной вереницей в различных направлениях тысячи машин, вдоль всех этих направлений бредут по тротуарам тысячи пеших судеб. Но не смотря на это, здесь, под землей, в этом холодном гранитном царстве с минимумом воздуха и наличием лишь искусственного дневного света ситуация полностью аналогичная. Снова тысячи, тысячи, тысячи… Мне иногда кажется, что все эти люди: и пешие, и «колесные» — это великолепно выполненные голограммы, созданные для того, чтобы, например, нам с братом и может быть еще парочке таких же одиночек, оказавшихся на некоторое время ни у дел, было попросту более «комфортно» находиться там, где в данный момент находимся. Одному все-таки как-то неуютно, а так вон нас сколько, я не один, я – толпа! А «эффект толпы» — великая вещь. Людям даже умирать не страшно, когда так, знаете ли, все вместе. Глупо, но не страшно.

Это когда ты один, посреди улицы, схватившись за сердце, стоишь на коленях и, превозмогая боль, заглядываешь в удивленные, а то и еще хуже того, безразличные лица прохожих, тогда страшно, и потому ты думаешь: «Ну хоть бы одна падла с «Валидолом» подбежала…», — а потом просто плачешь. А когда ты видишь, что все вокруг ползают в таком же вот состоянии, то мысль приходит совершенно иная: «Интересно, у кого-нибудь из них есть «Валидол»?». А далее всей страдающей когортой, совершенно ни о чем не договариваясь заранее, все отправляются на поиски этого копеечного в сущности, но весьма дорогого препарата в этой конкретной ситуации. А там кто во что горазд. Как говорится, «друг познается в беде», что легко можно перефразировать (смысл от этого не пострадает) в «человек познается в беде». И именно здесь, судя по всему, и кроется главная, я бы даже сказал, сволочная сторона этого «комфорта». Сразу понимаешь, что все эти «голограммы» вокруг тебя являлись ими ровно до того момента, пока не произошло что-то, заставляющее их отклонится от привычной траектории движения по жизни. И стимул к этому необязательно должен иметь отрицательный заряд. Появись сейчас Воланд сотоварищи, разбрасывающие по всему метрополитену прямоугольные бумажки с портретом Бенджамина Франклина, и эффект от этого был бы точно такой же, как от разорвавшейся бомбы. Вновь: на колени, ползаем и завидуем тем, кто оказался в более удачном месте. Паникуем вместе, визжим от радости тоже. Толпа. Где-то читал, причем недавно, наверное, в каком-нибудь учебнике, и запомнилась фраза: «В толпе может происходить только накопление глупости, а не ума».

Вот и я в толпе. Еду туда, куда не хочу ехать. Иду туда, куда не хочу идти. Толпа. Их много, они знают лучше. Все знают как лучше, но только для других. Не для себя. А я знаю как лучше для меня, но вынужден слушать как лучше для других. Парадокс… и Тургеневская. Встретимся чуть позже. «Да знаю я, что нам выходить. За собой следи!». Ты сам-то не голограмма, брат?! А что если я вообще один во всем мире? А все остальное… Хорош. Выхожу.

Следующая запись