Запись №106

из твоей квартиры все, что только можно вынести, а затем унести в своих двоих, и еще в восьми детских. Черт, нет, это были и вовсе не свидетели Иеговы, не адвентисты седьмого дня и даже не представители «Аум синрикё». Нет, нет и нет – не почтальон с толстой сумкой на ремне! Это не был никто их тех, кого я мог бы придумать, кто мог бы прийти и кого я мог даже чисто теоретически представить на пороге «своей» квартиры. Нет, это были не они. Никто из них. И не мои родители. Хотя даже их, мне кажется, я увидел бы с меньшим удивлением. Нет, это была не Она – призраки звенят лишь цепями. К тому же, это не было бы таким уж сюрпризом. Хотя сюрпризом может быть, но не таким уж. Повторюсь, это Её квартира. Все было настолько просто, насколько и сложно. Настолько по-литературному, по-киношному, что это просто не могло быть и все. Ну не могло. Не сейчас, и не в этой жизни. Но случилось. Нет, нет, не мистика. Призраки исчезли. Я уже говорил. Оба. В этот раз все было очень и очень по-людски. По-жизненному. По любви. Ха-ха. Прости, Дневник, что потратил целую страницу на описание «ничега», но мне нужно было хоть как-то описать мое удивление, которое началось вчера и не закончилось до сих пор. Еще держит. Очень хороший наркотик.

Вера.

Это была она. Почем опиум для народа? Что? Вы в шоке? Представьте себе, я тоже. И отпустит еще, я думаю, не скоро. Это ее месть. Правильная месть. А главное весьма своевременная. Итак, Вера. Я открыл дверь, и это была она. Да, я сначала посмотрел в глазок – там тоже была она. Я не поверил. И открыл дверь. И продолжил не верить. Вы верите в галлюцинации? Вернее, верите ли вы в то, что они могут иметь смысл. Или, что еще важнее, смысл их создавать. Описывать мое лицо, когда я открыл дверь, не имеет смысла, к тому же я-то его не видел, но представить могу очень и очень близко, я уверен – ничего хорошего. Да и Верина улыбка, точнее ухмылка, с легкостью это безобразие доказала. «Не ждал?». Два слова. Я не ответил. Вместо ответа, я просто отошел в сторону, пропуская Веру, надеясь, что она пришла не для того, чтобы покрыть меня матом, стоя на лестничной площадке, плюнуть в лицо и гордо удалиться. Хотя и об этом я потом подумал, а может быть и только сейчас. Тогда я не думал, не мог, я был слишком сильно удивлен. Потрясен, если хотите. Охерел. Если быть максимально точным. Да, так лучше. Выразительнее. И правдивее. А правда – это хорошо. Но Вера пришла за чем-то большим. Материть не стала, плевать тоже. И не удалилась. Она зашла. Мне почему-то вспомнилась сцена из «Мартина Идена». Ага. Я даже выглянул на площадку, посмотреть, не прячется ли там где-нибудь Глеб. Это бред, понимаю, но я об этом подумал. Хотя ситуации совершенно разные. Подлецом здесь был я. Не она. А дальше…

Дальше все было очень просто… и очень сложно. Мы не разговаривали. Вообще. Когда я закрыл дверь, мы так остались в темноте. Я не включал свет, когда выходил в прихожую. А она здесь достаточно темная. До ближайшего окна, на кухне, еще нужно дойти по длинному коридору, поэтому свету из этого окна, будь он дневной, лунный или городской-фонарный нужно проделать тот же самый путь. Пускай и со световой скоростью. Понял это я только вчера. Иногда свету очень трудно добраться даже в очень простые места. А он нужен. Угу, когда темно. Но вчера я о нем не думал. Точнее, его хватило. Того немногого, что успел пробежать по темному коридору к нам. Мы стояли напротив друг друга. И я видел этот свет – в ее глазах. Нигде больше. Только в них. Я хотел что-то сказать, должен был что-то сказать, но не знал что. Я не то, что бы не мог подобрать слов, а просто действительно не знал, что сказать. Кем я был для нее? Кем она была для меня? Сейчас. Да, она моя первая, и дело тут не в постели. Она просто моя первая. Но сейчас… наверное только это и осталось. Что я мог ей сказать? Что люблю? Она не поверит. Я и сам в это не верю, хотя чувствую это в себе. Я слышал ее дыхание. Но оно больше не было одним на двоих. Потому что мое не смешивалось с ее. Больше нет. Появились какие-то примеси, которые больше не позволят этому произойти. Химии больше нет. Не было. Я так думал. А теперь думаю иначе. Но кому это важно? Кому до этого есть дело? Вера пришла… Ага, нечаянно нагрянула, когда ее совсем не ждал… Правда не ждал. Но у нее получилось. Месть – это блюдо, которое подают холодным. И его подали…

Мне кажется, она уснула раньше. Потому что я всеми силами старался не уснуть. Она лежала у меня на плече. В этом положении я не смог бы заснуть, даже если бы очень захотел. Это только в фильмах показывают, как пары просыпаются чуть ли ни в тех же позах, как правило в объятиях, что и уснули. В действительности же, ощущать усталость от подобных «нежностей» начинаешь очень и очень быстро. Пяти минут обычно хватает, чтобы выразить весь спектр своей любви, после чего можно спокойно высвободиться и уже тогда отрываться по полной – то есть лечь как привык, как удобнее, чтобы скорее и качественнее отойти ко сну.

Но вчера как удобнее я не хотел. Я хотел так, как не привык. Хотел продлить все это как только можно. И затекшая рука, и все тело, мне с успехом помогали. А Вера была рядом. Просто рядом. Когда нужна. Она была нужна мне вчера. Я не знал этого, но это знала она. И она пришла. Я был счастлив вчера. По-настоящему. Не выдумано. Так, как, когда ты его ощущаешь. Не придумываешь. А именно ощущаешь. И именно этот ее приход, стал приходом моего счастья. Приход. Сильное слово. Любовь – это же тоже наркотик. Значит и приход должен быть. Вот его я и ощущал, когда лежал с ней рядом. А потом, как и в случае с героином (да, я успел попробовать и сие зелье – я почти Кобейн… ха-ха, осталось только приставить к башке ружье и нажать на спусковой крючок… какие мои годы… Кобейну было сколько 26? Или стукнуло уже 27? Nevermind… Именно так). А потом все кончилось. Я уснул.

А когда проснулся, ее уже не было. А я был. Я был один. Не нужно было что-то терпеть. Не нужно было терпеть что-то ради кого-то. Я лежал в своей, хоть в действительности и не в своей, постели в этой «не своей» комнате. Свет больше не прятался, он наполнял всю каморку, каждый ее уголочек. Видимо именно он и разбудил меня. Но я был один. Совершенно. В комнате полной света. Но он был не нужен. «Сейчас я бы с удовольствием побыл в темноте», - подумал я. Да, именно так я и подумал. После чего укрылся с головой и думал, долго думал обо всем, что произошло. Обо всем, что происходит. Я лежал, пока само тело уже не восстало против этого. Странное все-таки существо человек. Плохо – надоедает. Хорошо – тоже в итоге надоедает. Все время хочется какой-то золотой середины. Ага, даже в счастье. А ее нет. Тем более в счастье ее нет. Потому счастье не бывает вечным. Оно надоедает, когда оно вечное. Как рука под головой твоего любимого человека. Затекает. Устает. От счастья устаешь. От одного и того же счастья. Вот я и устал. Ага. Представляете? Уже успел. Я же говорю. Непостоянный. Слишком. Абсолютно. Нужны новые цели. Нужны новые люди. В противном случае - устаю. От счастья. Примерно с такими вот мыслями я и лежал под одеялом, иногда запуская к себе свет. В детстве, проснувшись утром в выходные (в будни такой роскоши позволить себе не можешь) я частенько просто лежал, укутавшись с головой в одеяло, и представлял, что прячусь от кого-то. Охарактеризовать мне все это сложно, возможно, сие говорит о каком-то психиатрическом диагнозе, но мне все равно, рассказываю, как есть. Так вот, я просто лежал под одеялом, и пытался принять максимально «плоскую» позу, то есть такую, при которой как мне казалось, со стороны кровать будет выглядеть пустой – не заправленной… и пустой. Мне казалось, у меня получается. Вот и сегодня утром или уже днем, не помню во сколько я проснулся, я лежал именно так. Словно меня нет. И было хорошо. Наверное, именно так ощущает себя невидимка – сначала отдыхает от всех, наслаждается собственным обществом, ну или просто отсутствием других. А может и нет. Возможно, быть невидимым не так уже и здорово. Но иногда хочется. Иногда нужно. Мне кажется, именно поэтому мне и нравится эта квартира, эта комната. Эдакая кирпичная или, какая там, бетонная панельная «шапка-невидимка». Действительно так и получилось. Я распугал и разогнал всех даже в этой пещере. Даже призраки оставили это Богом забытое место… или наоборот Священное? Или освященное? Не уверен насчет святости, но то, что сегодня оно «освещенное» это точно. Несмотря на зиму, денек на удивление солнечный. Я бы сказал даже слишком. И все бы ничего. Я лежал и думал о Вере. Жалел, что не осталась. Наверное, побежала в институт, думал я. Не стала будить. А зря. Я бы с удовольствием проснулся бы вместе с ней. Сегодня. Уснуть вчера рядом с ней, и проснуться сегодня рядом с ней. Это было бы здорово. И когда все так же даже через пятьдесят лет, это уже жизнь настоящая. Удивительная и достойная. Был шанс попробовать начать такую жизнь сегодня. Первый день такой жизни, но…

Я встал с постели. И побрел… в туалет. Можно сколько угодно рассуждать о счастье, но, если ты очень хочешь ссать, это бессмысленно. Философия начинает тогда, когда удовлетворены все биологические потребности. В противном случае это не философия, а просто нытье. Или треп. Одно из двух. Я вышел в коридор… Да, вышел в коридор, в тот момент он казался тоннелем, точнее выходом из тоннеля, потому что свет был уже тут как тут… совсем рядом. Несмотря на то, что я уже привык к нему в комнате, на мгновенье он ослепил меня, видимо здесь, в ограниченном стенами пространстве, его интенсивность была заметно выше, но это быстро прошло. Я уже собирался проковылять к заветной двери, она была слева, всего в нескольких шагах. Я и смотрел-то в общем на нее, потом что с кухни меня расстреливал инженер Гарин своим гиперболоидом. Но взгляд я видимо в его сторону все-таки бросил. И увидел. Хватило мгновения. Нет, я увидел не гиперболоид, и не инженера Гарина, и ничего, что могло бы напугать и тому подобное. А то сейчас еще подумаете, что на полу лежала Вера, или Она, или Он… или они все вместе взятые… Взятые за руки… или висели…. Или еще что-то… Нет, ребята, подобное только в моих снах, там возможно. Здесь же все проще. Настолько, насколько могло быть. Я увидел свой Дневник. Он лежал на кухонном столе. То есть совершенно не там, где я его оставил. Хотя я не знал точно, где именно оставлял его, потому что совершенно не думал об этом. Но ведь я его где-то оставил. Оставил, потому что должен был быть один. Должен, но… Оставил я его точно не там, где нашел. Я схватил его пытаясь убедить себя, что именно здесь я его вчера и оставил, именно здесь я писал в нем, когда раздался звонок в дверь, именно… Нет, не здесь. Я бы не додумался писать на кухне в этой квартире. Я бы вообще не додумался писать на кухне. Б…! Вновь самое емкое и выразительное слово, описывающее мозаику мыслей в моей башке. Е… в рот! Это уже про вихрь тех же самых мыслей. П…! Ну а это уже постскриптум. Или подпись. Не знаю. Итог, если короче (кстати, мат в таком виде – это действительно «рабочий» способ выразить свои эмоции: и весьма цензурно, и заметно короче).

Но и это все неважно. Я бы убедил себя, рано или поздно, что я либо действительно все-таки сам забыл его здесь… ну не знаю, шел опять-таки поссать, случайно взял его с собой, ага, очень увлеченно писал, а когда заметил, что несу его с собой, решил положить на кухонный стол – самое близкорасположенное и подходящее место. Почему нет? Ну не ссать же одной рукой держась за член, а другой за дневник, еще и продумывая какой из рук что предложить? Я уважаю их обоих, но все-таки по отдельности. Логично? Могло такое произойти? Логично. И теоретически возможно. Для меня не очень правдоподобно, учитывая, что я все же помню, где на 99 процентов дневник должен был бы лежать, но… Но. Один процент все же оставался. К тому же со временем я мог забыть или одно или другое. Или еще один вариант. Самый фантастический, но и самый реальный одновременно. Я ходил ночью. Ага, лунатизм. Решил побродить во сне, ну и отнес дневник на кухню. Почему нет? Лунатики же относят куда-то подушки или одеяла, почему и с дневником не поступить так же? В это точно смог бы поверить. Успокоило бы опять-таки со временем. Но ничему этому не суждено было случиться. Потому что… Потому что дневник оставила на кухне Вера. Да, да, да. Я знал это и так. Повторюсь, все, о чем я только что написал, имеет отношение лишь к тому, как я мог попытаться убедить себя, что Вера здесь совсем ни при чем. Но… Но она не дала мне шанса. И я был уверен, что если я думаю так, как думаю, то оно должно быть там. Послание.

И оно там было. На последней странице. На отдельной целой странице. Увидев эти ровные красивые буквы (почерк у Веры потрясающий, да как и она сама в общем-то), я сначала даже не хотел вникать в суть написанного. Хотел тут же вырвать… и вырвал, скомкал и хотел выбросить, а лучше сжечь, чтобы, не смотря ни на что, оставить для себя уже очень глупый, но все-таки шанс убедить себя, уже через очень и очень длительное время, что ничего этого не было – дневник забыт мной, и послание написал я сам, пусть и очень красивым почерком. Как-то. Когда-нибудь. Возможно.

Но я не сделал этого. Не выбросил, не сжег, не разорвал. Не сделал никакого разрушающего действия по отношению к этому листу белой в клеточку бумаги, красиво «подписанному» красивым человеком. Да, и дневник ни в чем не виноват. Хватит с него и его членовредительства. Один из его 96 братьев и так уже оказался вне дома, и сделано это было грубо и кровожадно. А потому я развернул это листок, насколько мог, расправил, растирая ладонью на том проклятом кухонном столе, прочитал. Потом закурил. Допускаю, что последние два действия я делал одновременно. Количества информации на листке как раз хватало на «достать сигарету, схватить ее губами и, чиркнув зажигалкой, отправить ее в последний путь», как собственно и свои «сколько там отнимает каждая сигарета минут жизни». Ну прочитал, наверное, конечно же быстрее, но нужно же еще осмыслить прочитанное. В общем, прочитал и закурил я одновременно. Точка.

А когда докурю – поеду к брату. Нужно поставить еще одну точку. Нужно поговорить. О многом. Завтра расскажу, как и что. Наверное. Надеюсь. Ну и вы надейтесь. Не знаю сколько пройдет времени, но, если продолжение будет, оно разместиться ниже всего лишь на пару-тройку строк. А вот что будет между ними и сколько на это потребуется времени… Все, докурил. А значит пора выезжать. Надеюсь, он дома. Звонить заранее не буду. Или? Нет, не буду. В любом случае, нужно пораскинуть мозгами, а глядя в пролетающую ночь за окном авто, это будет сделать проще. И интереснее. On my own… Here we go!